Summoning

После "Nigredo" (Беседа с Сергеем Калугиным)

С культовым музыкантом Сергеем Калугиным беседуют редактор журнала "ИNАЧЕ" Вадим Штепа, ведущий телекомпании "НИКА Плюс" Егор Шилов и творческий лидер Карельского молодежного движения "Лебедь" Денис Туманов.

В.Ш.: Сергей, у меня ощущение такое, что с 94 года, когда вышел “Нигредо”, уже сменилось несколько эпох. Культурных, социальных, каких угодно. Причем эта смена шла все быстрее, пока не полетели какие-то "шестеренки" и всё не остановилось в какой-то бесформенной одновременности. Времена, как Чиж поет, "изменились вконец". Какие-то стили, которые еще несколько лет назад, казалось, складывались как нечто оригинальное, теперь стремительно смешиваются в один общий "ремикс". Границы между роком, попсой, техно, рэйвом и проч. сменяются малозначительными нюансами. И вот в этой связи, по-моему, очень проблематично сделать какой-то новый цельный альбом на твоем уровне, на уровне того же "Нигредо" - единого произведения по духу и тональности. Ты и сам, наверное, это чувствуешь по тому, насколь различаются между собой твои "пост-нигредовские" вещи. Я, например, не представляю в одном альбоме, скажем, “Весну” и “Туркестанский экспресс”...

С.К.: Я тоже. Хотя была идея учинить в “Экспрессе” такую инструментовку (бешеное количество этники, перкуссия вместо барабанов и т.п.), что никто и не осознал бы минорно-бугиевую основу. Но все равно - трудно это сопрягается... Действительно, сейчас для меня это большая проблема. В последнее время я написал такую кучу совершенно разноплановых вещей, которые реально не втискиваются в единую концепцию, характерную для альбома. А поскольку альбом - это сложившийся способ коммуникации между художником и слушателем, то как эту проблему решать - пока не знаю...

В.Ш.: А может быть вообще - время альбомов ушло? Посмотри на наших "рок-монстров" - почти у каждого сплошь ремиксы старых вещей - чтобы хоть как-то "склеить" новые альбомы. Наверное, уже времени на создание чего-то нового и целостного не остается... И тогда остается или тешить публику консервами из того, что когда-то было плодами, или послать ее и сосредоточиться на тех - очень разных! - голосах, что сквозь тебя сегодня говорят. Последнее, на мой взгляд, интереснее и перспективнее.

С.К.: Не имеешь ли ты в виду, что наступает время возвращения к средневековью, когда ничего не фиксировалось и художественный акт имел место только здесь и сейчас - а значит в вечности? То есть, что следует выбить все эти искусственные подпорки - записи, пленки, компакты - так?

В.Ш.: Ну это было бы идеалом - абсолютно живое творчество, прямой контакт. Но к сожалению, как Кинчев однажды сказал мне в беседе - “мы живем в век магнитофонов, телевизоров и прочих сатанинских приблуд”... Так что вместо постоянного открытия нового какая-то "консервация", видимо, неизбежна. Но у тебя более выигрышная позиция - ты более озабочен творчеством и его представлением на живых концертах, чем желанием всё это "сгущать" в какой-то фиксированный "осадок"...

Д.Т.: Я все же позволю себе не согласиться насчет "конца альбомов". Я не верю, Сергей, что у тебя после "Нигредо" не возникала мысль о написании нового, концептуально единого альбома. "Альбедо", например. Название так и просится.

С.К.: Мысль об альбоме возникала конечно. Даже были наметки, но пока я не справился. Пока не вижу четко, настолько, чтобы можно было сесть и писать тексты. Идея носит кодовое название ”Плавание Рупрехта” и в альбоме с этим названием все песни, как в сагах, будут именоваться: Рождение Р., Возвышение Р., Смех Рупрехта, Падение и т.д. Так что мысль есть - дело за малым - сесть и сделать... Что касается “Альбедо” - устал объяснять, что альбома с таким названием не будет. Для меня алхимия - лишь один из возможных языков, и на данный момент я с ним наигрался. Может когда и вернусь к нему - не знаю.

Д.Т.: Энергетика твоих песен невероятно мощна, а у кого-то даже способна сорвать башню. Знаешь, конечно, суицидальные случаи с фанами западных идолов типа JUDAS PRIEST и пр. Бывало ли такое с кем-то из твоих поклонников?

С.К.: Такая история (по крайней мере одна) имела место. Но человек, застрелившийся после “Радости”, - всю жизнь искал смерти: его пронесло через все войны последних лет (Абхазия, Приднестровье и т.д.) и что тут сказать... “Государыня, если ты хотела врагов - кто же тебе смел отказать?” Высокие энергии - опасная вещь, они могут вынести в космос, но они же могут тебя убить, если ты не работаешь с собственным пониманием.

Д.Т.: Конечно, у человека, прошедшего войну, психология обычно обострена... Но разве припев “Ничего нет прекраснее смерти“ уже сам по себе не подразумевает определенного исхода?

С.К.: Конечно нет. Это нормальная христианская жизнеутверждающая фраза. Христиан пораженные язычники в первые века н.э. называли “влюбленными в смерть”. Сейчас это сознание выхолощено, но его нужно воскрешать. Христианин влюблен в жизнь, но он влюблен - через смерть. Смерть - единственный ключ к подлинной жизни, и испугавшийся поднять этот ключ получает вместо жизни - смерть. Увы, но большинство тех, кто кажется нам живущими - на деле мертвы. (Общая задумчивость.)

В.Ш.: Интересно, что Пелевин, не считающий себя христианином, в рассказе “Синий фонарь” утверждает то же самое... Всё это правильно. Но как быть с теми, для кого эта тонкая разница неощутима, кто за любовью к смерти не видит ничего более брутальной танатофилии? Слова-то звучат одинаково...

С.К.: ... Но "шарик шарику рознь" (Мэри Поппинс). Иногда люди заигрываются, а иногда им и впрямь настолько х.ёво... Иногда и правда, хотят проснуться, а как это сделать - не знают, вернее им лень. Лень подумать. А бывают случаи совсем страшные. А бывает - люди делают это от страха смерти, как ни странно.Я не знаю - только надеюсь, что Господь дает кресты посильные...

В.Ш.: Конечно, кресты разные. Но знаешь, как раз в связи с этим - меня несколько удивляет случившаяся перемена самого твоего способа восприятия сакральных вещей. Поясню. Вот если в "Нигредо" чувствуется определенное "активное начало", этакое "эволианство" в отношении к Божественному, личностное его освоение, оттого и ужас такого прямого контакта; то в новых вещах - обращение к Богу как вышестоящему началу, какая-то "страдательность", но не "субъектность".

С.К.: Если ты говоришь о взаимоотношениях типа "Руку, Мастер! Мы можем лететь...", то знаешь, тут не совсем известно, кто к кому обращается. Параллель подобным взаимоотношениям - диалог, вернее монолог психопомпа из "Луны над Кармелем". Это диалог между субъектом и его богоподобностью, которая еще не реализована, но реализуется. Вообще диалог есть там, где Запредельное уже адаптировано как проявление твоей собственной богоподобности (а иначе и Запредельное не воспримешь в принципе - рецепторов нет). Так что разница несущественная - монолог или диалог - это в принципе одно, рассматриваются чуть разные аспекты одной проблемы.

В.Ш.: Я имел в виду несколько иное - сам принцип "духовной агрессии" Божественного субъекта на неодухотворенную реальность. Если в "Нигредо" он чувствуется ("Мир припал на брюхо как волк в кустах"), то затем его сменяет апелляция к Богу как внешнему и мольба к нему о "Ночи защиты"...

С.К.: Э, нет. В "Ночи защиты" идет обращение не к Богу, а к ближнему. "Никогда не искал за пределом себя, но сегодня мне нужно, чтоб рядом был кто-то другой." Просто герой был самодостаточен, но впервые познал то, что аскетика именует "немощью". И собственных запасов Силы у него нет, не хватает для движения к Свободе. Нужна помощь. И в этом смысле да, именно в этой песне речь идет о заимствовании, об опыте "немощи", нищеты пред Богом, но в "Гимне" этого нет, в "Гимне" есть лишь момент осознания иерархии, а согласись, иерархия - это другое.

В.Ш.: Но ведь христианское "обожение" не подразумевает никакой "иерархии". Оно либо есть, либо увы... Иерархия необходима лишь в случае посвятительной организации - церкви, ордена и т.д., да и то - она не "устанавливается", а возникает сама, когда "всем всё ясно", то есть это вещь объективная. Но вот иерархическое дистанцирование Бога от себя (пусть даже "вверх") - это, мне кажется, уже отступление...

С.К.: Я думаю, что это те самые стороны одной медали, равновесие между которыми необходимо. Обретение Бога в себе без чувства иерархии приводит к произволу, и как следствие - к отпадению от Бога (Ницше и т.д.) Но и чувство иерархии без личного Богообретения - это платформа профанической "религиозности", искренней и чистой, но беспонтовой, никуда не приводящей, точнее приводящей к краху всех своих дурацких представлений о жизни.

Е.Ш.: У меня вопрос как раз "о жизни". (Общее оживление.) Сергей, как ты переживаешь очевидный контраст между твоим творчеством и нашим безумным временем, занятым почти исключительно зарабатыванием бабок?

С.К.: Для меня творчество - это как раз способ противостояния всей этой мути.

Е.Ш.: Но не мешает ли собственно творчеству это ощущение противостояния, какой-то борьбы?

С.К.: А это не значит, что я привношу в творчество какое-то "ощущение борьбы". Это просто особая форма жизни, которая противостоит окружающему просто в силу своего существования. То есть я не напрягаюсь, не устремляю рога против какого-то абстрактного врага, а просто пытаюсь существовать альтернативно этому господствующему настроению.

Е.Ш.: А бывают моменты, когда хочется всё бросить, поплыть по течению?

С.К.: Да нет, знаешь, все-таки дожил уже до 31 года, всё уже сложилось, поздно уже это менять.

Е.Ш.: Существует ли сейчас музыкальный андеграунд как явление и относишь ли ты себя к нему? И, если уместен такой вопрос, какое место в нем занимаешь?

С.К.: Знаешь, андеграунд сейчас - это огромное количество практически не пересекающихся творческих общностей. (Хотя само слово "андеграунд" мне не очень нравится, но оно, видимо, прижилось.) Среди них есть и такая, где людям интересно то, что я играю. А вообще есть некий рубеж, о нем Цветаева хорошо сказала, за которым я не отделяю того, что я делаю, от того, что делают другие художники. Есть определенная среда, где ты начинаешь чувствовать родственность своих творческих интересов с интересами окружающих тебя людей и перестаешь отделять себя от них. Так что, наверное, я перешел этот рубеж, обретя людей, о которых могу сказать, что их успехи - мои успехи, их провалы - мои провалы. И это чувство принадлежности к одному "клану" дает ощущение значимости того, что я делаю. Но внутри самого этого "клана" какая-то иерархия уже не имеет смысла - имеет смысл лишь творчество. Или событие состоялось - или не состоялось.

Е.Ш.: К какой музыкальной, поэтической традиции ты мог бы причислить свое творчество?

С.К.: Черт его знает! Однажды я назвал то, что я делаю, "искусством нового синтеза".

Е.Ш.: ???

С.К.: На мой взгляд, это то, что приходит за постмодернизмом, у которого есть вся палитра мировой культуры, но нет ощущения, зачем всё это нужно. А вот сейчас появляются люди с достаточно серьёзным религиозным сознанием (и я один из них), которые также легко оперируют самыми различными культурными пластами, но при этом нанизывают их на какой-то очевидный духовный центр. И вот отсюда мое обращение к средневековой культуре, к класической культуре, к романтизму и т.д. Ну а последнее время я испытываю некое тяготение к простым формам, к рок-н-роллу, при этом стараясь вкладывать в них более серьёзное содержание, религиозное, например.

Е.Ш.: А сама такая религиозность не является ли какой-то "постмодернистской"?

С.К.: Нет, я вполне традиционный православный христианин. Правда, не свихнувшийся, а то сейчас бывает даже модно сходить с ума по этому поводу, крестясь на каждый столб и т.д. Для меня православие является не шорами, а той основой, почвой, из которой вырастает дерево, а крона его может обнимать весь мир, со всеми его культурами.

Е.Ш.: То есть таких религиозных метаний, как у Гребенщикова, ты не испытывал?

С.К.: Желания сбежать в буддизм, что ли? Испытывал, но преодолел. Понимаешь, в буддизм хочется убежать от проблем, которые существуют внутри православия, в том числе и богословского характера. Потому что с богословием сейчас у нас хреново, кучу современных реалий православная церковь просто игнорирует и знать не желает, а буддизм с этим как раз очень хорошо работает. Но в конечном счете побег от проблем ничего не дает, и это иллюзия, что там их нет. Там тоже своих проблем навалом.

Е.Ш.: Удивительного и в нашей жизни хватает. Я в какой-то московской газете недавно видел твою фотографию в обнимку с... Горбачёвым.

С.К.: А, это в "Новой газете" дело было. Звонит мне Щекочихин - он писал обо мне еще в 1984 году, когда я панком был. Спрашивает: "Коньяку выпить хочешь?" Я: "Хочу!" Он говорит: "Приходи, у нас Горбачёв будет". Я заявляюсь в редакцию и попадаю в компанию экс-панков, экс-хиппи, экс-металлистов и прочих неформалов 80-х, окружающих доброго дядю Горби. Не буду вас утомлять пересказом вопросов, которые я ему там грозно задавал, и его известных ответов, но было очень душевно. Коньяк был выпит, бутерброды съедены и сделана фотография, на которой расчувствовавшийся Михаил Сергеевич обнимает "детей перестройки".

Д.Т.: Скажи, а можно себе представить так лет через пять твою фотографию подобной встречи с Ельциным?

С.К.: С Ельциным - нет. Категорически!.. Быть может, как-нибудь пообщался бы еще только с одним политиком - и вы его знаете. (Общее знание.)

В.Ш.: Кстати, ты сейчас, после карельских концертов (надеюсь, именно они тебя вдохновили), решил побольше поездить с гитарой по стране. Можешь ли ты сказать, что и Россия выходит из своего состояния "Нигредо"?

С.К.: Очень на это надеюсь. По крайней мере, на Севере чувствуется какой-то светлый покой, спокойная уверенность. В Москве, конечно, ошаление продолжается, но то, что страна его изживает - это радует.

народу довольно много из знакомых туда стекается